— Нам не довелось видеть фейерверк, милорд. А ваша танцовщица, о которой мы слышим впервые, предстала перед нами в образе нашего старого знакомого Джефри Хадсона, а для него, как вам известно, время плясок уже давно прошло.

— Я потрясен, ваше величество! Я умоляю вас послать за Кристианом, Эдуардом Кристианом; его можно найти в большом старом доме на Стрэнде, возле лавки оружейника Шарпера. Клянусь честью, государь, я поручил ему устроить это увеселение, тем более что танцовщица принадлежит ему. Если он сделал что-нибудь, чтобы опозорить мой концерт или обесчестить меня, то он умрет под палкой.

— Я давно заметил нечто странное, — сказал король. — Все почему-то сваливают вину за свои гнусные преступления на этого Кристиана. Он играет ту роль, которая в знатных семействах обычно отводится лицу по имени «Никто». Если Чиффинч дал промах, виноват Кристиан; если Шеффилд написал памфлет, я уверен, что услышу: его поправлял, переписывал или распространял Кристиан. Он — ame damnee note 115 всех и каждого при моем дворе, козел отпущения, который должен отвечать за все их пороки. Ему придется унести с собой в пустыню тяжкую ношу. Что же касается грехов Бакингема, то Кристиан постоянный и усердный за них ответчик. Я уверен, его светлость думает, что Кристиан понесет все заслуженные им наказания и на этом и на том свете.

— Извините, государь, — возразил герцог с глубочайшим почтением, — я не надеюсь быть повешенным или осужденным по доверенности. Но мне ясно, что кто-то вмешался и испортил мою затею. Если меня в чем-то обвиняют, то позвольте мне по крайней мере выслушать обвинение и видеть обвинителя.

— Это справедливо, — ответил Карл. — Выведите из-за каминной решетки нашего маленького друга. — Когда карлик предстал перед ним, он продолжал, обращаясь к нему: — Вот стоит герцог Бакингем. Повтори в его присутствии историю, которую ты рассказывал нам. Пусть он послушает, что было в виолончели, прежде чем ты залез туда. Не бойся никого и смело говори правду.

— С дозволения вашего величества, — сказал Хадсон, — страх мне неизвестен.

— Тело его слишком мало, чтобы в нем поместилось такое чувство или чтобы за него можно было бояться, — подтвердил Бакингем. — Но пусть говорит.

Не успел еще Хадсон закончить свой рассказ, как Бакингем перебил его. воскликнув:

— Неужели ваше величество могли усомниться во мне на основании слов этого жалкого выродка из породы павианов?

— Негодяй! Я вызываю тебя на смертный бой! — вскричал маленький человечек вне себя от гнева.

— Молчи ты там! — воскликнул герцог. — Этот зверек совершенно обезумел, ваше величество, и вызывает на поединок человека, которому достаточно штопора, чтобы проткнуть его насквозь, и который может одним пинком переправить его из Дувра в Кале без помощи яхты или ялика. Что можно услышать от дурака, который помешался на танцовщице, выделывавшей антраша на канате в Генте, во Фландрии? Вероятно, он хочет соединить ее таланты со своими и открыть балаган на Варфоломеевской ярмарке. Даже предположив, что это жалкое создание по наговаривает на меня просто по злобе, всегда свойственной карликам, которых мучит зависть к людям обычного роста, даже в атом случае, говорю я, разве не ясно, к чему все это сводится? Он принял шутихи и китайские хлопушки за оружие! Ведь он не утверждает, что держал их в руках. Он только видел их. И вот я спрашиваю: способен ли этот убогий старикашка, когда в башке у него засядет какая-нибудь вздорная навязчивая идея, отличить мушкетон от кровяной колбасы?

Карлик стонал и скрежетал зубами от бешенства, слыша, как умаляют его военные познания. Торопливость, с которою он бормотал о своих воинских подвигах, и уродливые гримасы, которыми он сопровождал свои рассказы, вызвали смех не только Карла, но и всех присутствовавших там государственных деятелей, и придали совсем уже нелепое обличье и без того смехотворной сцене. Наконец король прекратил спор, приказав карлику удалиться.

Теперь началось более спокойное обсуждение его показаний, и герцог Ормонд первым заметил, что дело это гораздо важнее, нежели они предполагают, поскольку карлик упомянул о странном и явно изменническом разговоре между доверенными людьми герцога, которые принесли футляр во дворец.

— Я был уверен, что герцог Ормонд не упустит случая замолвить слово в мою пользу, — с презрением заметил Бакингем, — но я не боюсь ни его, пи других моих врагов, ибо мне не трудно доказать, что этот так называемый заговор, если здесь есть вообще хоть тень чего-то в этом роде, представляет собой не что иное, как злостную выдумку, цель которой — обратить на протестантов справедливое негодование против папистов. Поэтому и сей карлик, только сегодня спасенный от заслуженной им петли, является сюда, чтобы опозорить пэра-протестанта; и на чем же основан его донос? На беседе четверых немцев-музыкантов, подслушанной им через дырочки футляра для виолончели, причем футляр был заперт и его несли на плечах! Да и по-немецки этот урод знает не больше моей лошади. И даже если он хорошо слышал, хорошо понял и верно пересказал этот разговор, то можно ли положиться на болтовню такого рода? Я говорил с этими людьми не больше, чем обычно говорят подобные мне с простонародьем! Подозревать меня в сообщничестве с ними?! Извините, государь, но я осмелюсь сказать, что мудрые государственные деятели, которые пытались при помощи мнимого заговора «бочки с мукой» скрыть заговор папистов, ошибаются, если думают, что басни о скрипках и концертах принесут им больше лавров.

Советники посмотрели друг на друга, а Карл повернулся на каблуках и начал большими шагами ходить по кабинету.

В эту минуту королю доложили о прибытии отца и сына Певерилов, и Карл приказал позвать их.

Певерилы получили приказ короля явиться во дворец весьма неожиданно. Когда старый Бриджнорт освободил их из заключения на условиях, известных нашим читателям из разговора его с Кристианом, они направились к дому, где остановилась леди Певерил, которая ожидала их с радостью, смешанной со страхом и тревогой. Через верного Ланса Утрема она знала, что муж и сын ее оправданы, но длительное их отсутствие и слухи о беспорядках на Флит-стрит и Стрэнде не могли не встревожить ее.

Когда утихли первые восторги радостного с ни Дания, леди Певерил многозначительно посмотрела на своего сына, как будто предупреждая его, чтобы он был осторожен, и сказала, что намерена представить ему дочь их старинного друга, которую он никогда (это слово было особенно выделено) не видел.

— Это единственная дочь полковника Митфорда из Северного Уэльса, — продолжала она. — Отец вверил ее на время моим попечениям, не имея возможности заняться ее образованием.

— Да, да, — сказал сэр Джефри, — Дик Митфорд, должно быть, уже стар. Ему, наверное, далеко за семьдесят. Он и тогда уже был боевой петух, а не цыпленок, когда присоединился к маркизу Хертфорду при Нэмтуиче с двумястами необузданных уэльсцев. Клянусь святым Георгием, Джулиан, я люблю эту девушку как родную. Без нее леди Певерил не вынесла бы своего горя; а Дик Митфорд прислал мне, весьма кстати, тысячу золотых, потому что в карманах у нас не сыскать было ни гроша, хоть выверни их наизнанку, — все деньги ушли на стряпчих. Впрочем, я тратил их, не жалея, потому что в Маргпндейле приготовлен лес на сруб, и Дик Митфорд знает, что Я сделал бы то же самое для него. Странно, однако, что из всех моих друзей он один догадался, как мне могут понадобиться деньги.

Продолжая свои рассуждения, сэр Джефри почти не заметил, как Джулиан здоровался с Алисой Бриджнорт, и только бросил мимоходом:

— Поцелуй ее, Джулиан, поцелуй. Что за черт! Неужели на острове Мэн тебя научили здороваться с девушкой так, будто губы ее — раскаленная подкова? Не прогневайтесь, моя прелесть, Джулиан от природы застенчив и воспитан в доме старой женщины; но со временем вы сами увидите, принцесса, он будет таким же галантным кавалером, как и я. Ну, леди Певерил, теперь обедать. Старой лисе все же надо набить себе брюхо, хотя гончие гоняли ее целый день.